Это было въ концѣ мая. Нашимъ юнымъ хозяйкамъ, новочеркасскимъ институткамъ, мы дали прощальный балъ. Я не забуду полонеза, когда полковникъ Жебракъ, приволакивая ногу, шелъ въ первой парѣ съ немного чопорной начальницей института; не забуду бѣлыя бальныя платья институтокъ, такiе скромныя и прелестныя, и длинныя бѣлыя перчатки, впервые на дѣвичьихъ рукахъ.
Балъ былъ торжественнымъ и немного грустнымъ. Я вижу въ полонезѣ сухопараго рыжеусаго Димитраша, съ зелеными смѣющимися глазами. Онъ былъ безнадежно влюбленъ во всѣхъ институтокъ вмѣстѣ. Я вижу простыя и хорошiя русскiя лица всѣхъ другихъ, слышу смѣхъ, голоса. Немногiя изъ нихъ, очень немногiя, остались среди живыхъ.
Въ полночь на балу случилось замѣшательство: начальница отослала въ спальни младшихъ воспитанницъ. Оркестръ умолкъ. Какъ бы померкли самые огни люстръ. Послышались подавленныя дѣтскiя рыданiя. Лица институтокъ стали бѣлѣе ихъ накидокъ.
Никогда мы не видѣли полковника Жебрака такимъ виноватымъ и растеряннымъ: шутка ли сказать, он просилъ начальницу нарушить институтскiя правила и разрѣшить малышамъ остаться. Но начальница была непреклонна. Мать двухъ офицеровъ — одинъ былъ убитъ, а другой, герой, награжденный золотымъ оружiемъ, пропалъ въ бою безъ вѣсти, — начальница была такъ же неумолима въ институтскомъ распорядкѣ, какъ Жебрак въ полковомъ.
Просилъ начальницу и я. Отказъ. Я стоялъ передъ сѣдой старой дамой въ шелковомъ платьѣ съ бриллiантовымъ вензелемъ на плечѣ, какъ передъ командиромъ полка, во фронтъ. Она доказывала мнѣ, что правила нарушать нельзя.
— Такъ точно, слушаюсь, — только отвѣчалъ я.
Удивительнѣе всего, что это и подѣйствовало. Начальница слегка улыбнулась и внезапно разрѣшила всѣмъ воспитанницамъ остаться еще на нѣсколько танцевъ, а обо мнѣ отозвалась съ благосклонностью — 'какой воспитанный капитанъ', — вѣроятно, за то, что я стоялъ передъ ней во фронтъ, каблуки вмѣстѣ.
Свѣтлѣе стали огни, обрадовался оркестръ, наши заплаканныя хозяйки положили руки на плечи кавалеровъ и замелькали, снова понѣслись въ танцѣ, обдавая прохладой и шумомъ.
Хромой Жебракъ, влюбленный Димитрашъ, вся наша молодежь страшно бережно, ступая немного по-журавлиному, водили въ танцѣ малышей, едва перебирающихъ туфельками, еще заплаканныхъ, но уже счастливыхъ. Всѣ мы съ затаенной печалью слушали дѣтскiй смѣхъ на нашемъ послѣднемъ балу.
А на разсвѣте во дворѣ института поставили аналой, и въ четыре часа утра по опустѣвшимъ заламъ, гдѣ еще носился запахъ духовъ, отбивая шагъ, мы вышли на плацъ и въ походномъ снаряженiи стали покоемъ у аналоя. Въ ту ночь въ институтѣ не спалъ никто.
Ясная заря надъ тихой площадью, гдѣ былъ чуть влаженъ песокъ, щебетъ птицъ. Во всемъ утреннiй покой, а полковой батюшка читаетъ напутственную въ походъ молитву. Институтскiй плацъ был полонъ молодыхъ женщинъ и дѣвушек съ ихъ матерями. Это были молодыя жены и невѣсты, пришедшiя прощаться. Никто изъ нихъ не скрывалъ слезъ. У аналоя бѣлой стайкой жались институтскiя сироты. Они рыдали надъ нами безутѣшно. Я помню блѣдное лицо молодого офицера моей роты Шубина, помню, какъ онъ склонился къ юной дѣвушкѣ. Всѣ эти дни Шубинъ носилъ куда-то букеты свѣжихъ розъ, однажды мнѣ даже пришлось посадить его подъ арестъ. Он прощался со своей невѣстой. Ему, какъ и ей, едва ли было девятнадцать. Его убили подъ Армавиромъ.
Плавно запѣлъ егерскiй маршъ. Короткiя команды. Мы пошли, твердо, съ ожесточенiемъ отбивая ногу. Скрежетало оружiе, звякали котелки. А мимо насъ, какъ бы качаясь, уходила толпа, широкiй песчаный проспектъ, низкiе дома, длинныя утреннiя тѣни, тянувшiяся поперекъ улицы. Уходилъ нашъ послѣднiй мирный домъ, земля обѣтованная, наша юность, утренняя заря…
Генералъ Антонъ Васильевичъ Туркулъ. "Дроздовцы въ огнѣ".
Визитъ-портретъ.
На лицевой сторонѣ: Felser
Photographie Artistique Kasan
На оборотной сторонѣ: Дорогой мамочкѣ
Любящая дочь Марiя VIII 07
Photographie S. Felser Kasan
Rue Voskresenkaja Nouveau Passage
Негативы сохраняются